Ваш самый главный актив - это вы сами. Вложите свое время, свои усилия и деньги в обучение, подготовку и поддержку вашего самого главного актива.

RSS Карта сайта

РЕКЛАМА

РЕКЛАМА


Россия в мировой экономике » Россия в мировой экономике » К «экономике знаний» в России: импорт или внутренний рост?

К «экономике знаний» в России: импорт или внутренний рост?К «экономике знаний» в России: импорт или внутренний рост? Автор - Кудряшова Вероника Борисовна, Президент ГК Pro Media Необходимость модернизации российской промышленности, создание «точек роста», задачи инновационного развития, требование прогресса в прикладных науках, повышение конкурентоспособности российской экономики, а также недавние события в сфере организации науки (реформа РАН, создание инновационного центра «Сколково»), вероятно, заставили многих представителей научного сообщества задуматься: имеет ли российская наука внутренний ресурс развития или же импульс к развитию должен быть импортирован. Этот вопрос напрямую связан с дискуссиями об оригинальности российской науки, с дискуссиями об «экономике знаний», с дилеммой «своё-чужое», спорами о том, имеются ли в русской academia уникальные и эффективные школы мысли, собственные исключительные традиции, которые могут стать источником искомых конкурентных преимуществ – или же она является по преимуществу заимствованной (начиная с петровских реформ 1-й половины 18-го века, с традиции «пересаживания» науки из Европы). Действительно, попытки извлечь из истории российской науки единый сюжет, повторяющиеся «местные» мотивы, возможно, будут неудачны: дадут очень широкий, далёкий от единства спектр результатов. Это, в свою очередь, может подталкивать к выводу, что в российской научной традиции отсутствуют предпосылки для научно-технических и экономических инноваций и что «экономика знаний» по большей части должна быть импортирована, например, в ходе плотного и масштабного включения России в процессы глобализации. Научная деятельность таких фигур, как Ломоносов[1] и Менделеев[2] должна, наверное, подталкивать нас к мысли о том, что российские учёные всегда преуспевали в области химии, органической и молекулярной; это подтверждается дальнейшей историей отечественной науки. С другой стороны, научная работа Фридмана[3], положившая начало теории нестационарной вселенной, Лобачевского[4], создателя одноимённой геометрии, и, недавно, Перельмана[5], предложившего решение «проблемы Пуанкаре», лауреата «Премии тысячелетия» свидетельствуют о другой «специализации» – математике, геометрии пространств, теоретической физике. С третьей стороны, работа российских и советских учёных последних десятилетий подсказывает, что самой успешной областью является физика атома. Наконец, присутствие в российской науке таких фигур, как Лихачёв, Лосев, Трубецкой, Шахматов, Татищев, Карамзин, говорит о том, что успешными областями являются, скорее всего, история и языкознание. Широкий диапазон результатов объясняется, вероятно, тем, что в России наука, в принятом понимании слова (позитивная наука в русле декартовой традиции, аристотелевской логики, платоновского «мира идей» и др.), ещё не успела выработать собственных устойчивых образцов и «специализаций».

Она относительно молода, на большом историческом масштабе – во всяком случае гораздо моложе западноевропейской университетской и цеховой науки, выросшей из долгой традиции богословия, философии и давнего института ученичества. Действительно, Ломоносов, первый русский учёный в полном смысле этого слова, отстоит от нас во времени всего на 300 лет. Он на два или три поколения «моложе» Исаака Ньютона и на целых пять веков «позже» натурфилософа и математика Роджера Бэкона. Тем не менее, если рассматривать русскую науку и культуру как единый континуум, на основании наличия в обеих познавательной осмысляющей деятельности, и также поместить этот континуум в широкий исторический масштаб, то нас ждёт интересный результат. Повторяющийся сюжет, похоже, всё же имеет место. Во все времена в российском «пространстве мысли» наличествовало то, что можно собирательно обозначить как «науки о земле», начиная с метафорических отсылок к местообитанию (ср. летописное «откуда есть пошла русская земля»[6]), далее к «земле» в первом, буквальном смысле слова («земля» как землемерие, геодезия, почвоведение[7]), с продолжением в науках о Земле как о планете в целом (и использованием в названиях дисциплин греч.

γη – «гео», «земля»). Вероятно, началом сюжета, отправной точкой традиции следует признать работу Ломоносова «О слоях земных» (его также называют началом русской научной геологии). Текст Ломоносова, помимо прочего, вплотную подходит к проблематике дрейфа материков – явления, которое подтвердилось в 1960-х гг. в связи с открытием планетарной системы рифтов в Мировом океане, – а «внутренний подземный огонь» Ломоносова, которым «возвышены великие хребты Кавказские, Таврийские, Кордильерские, Пиринейские и другие, и самые главные горы, то есть части света»[8] содержит начала теории тектоники литосферных плит и тепловой конвекции вещества мантии Земли. Текст «О слоях земных» стал приложением работе Ломоносова «Первые основания металлургии, или рудных дел» – «слово мое о рождении металлов, которое к сей книжице приличествует много» – о залежах руд и агрегатных скоплениях горных пород, образующихся под воздействием высоких температур. Наконец, Ломоносов предвосхищает появление почвоведения: значительная часть текста посвящена генезису чернозёмов, природу которых учёный впервые определяет как неминеральную органическую: это «не первообразная и не первозданная материя, но произошел от согнития животных и растущих тел со временем». Не менее примечательны комментарии Ломоносова по поводу этики научных исследований – в его время они могли провоцировать эмоциональное оживление вплоть до осуждения, с позиций ценностных религиозных установок. Проникновение в тайны мироздания в глазах религиозного социума нескромно, выдаёт гордыню и в целом неправильно (похожая этическая проблема имеет место в наши дни в связи с выращиванием стволовых клеток и идеей клонирования человека). Полемист Ломоносов (азартный спорщик, по свидетельствам современников) берётся утверждать, что научные изыскания, напротив, являются позитивным, похвальным и богоугодным занятием, а возражения против науки возводят «вражду между божиею дщерию натурою и невестою христовою церковью». Возведение природы в ранг ценностной сущности высшего порядка, идеала (природа – «божия дщерь», не тривиальный земной тварный мир), вероятно, само по себе было «инновацией» для той эпохи, как с точки зрения религиозного чувства, так и в контексте науки.

«Кои осмехают науки, а особливо новые откровения в натуре, разглашая, будто бы они были противны закону. Коим самим мнимым защищением действительно его поносят, представляя оной неприятелем натуре, не меньше от бога происшедшей, и называя все то соблазном, чего не понимают. Но всяк из таковых ведай, что он ссорщик, что старается произвести вражду между божиею дщерию натурою, и между невестою христовою церковью. Сверх того препятствует изысканиям полезным человеческому обществу, кои кроме благоговения происходящего к творцу от размышления о твари, подают нам способы к умножению временного блаженства, и сильные споможения государям к приращению благосостояния народов, свыше им порученных. Кто в таковые размышления углубляться не хочет, или не может, и не в состоянии вникнуть в премудрые естественные дела божие; тот довольствуйся чтением священного писания и других книг душеполезных; управляй житие свое по их учению. За то получит от бога благословение, от монаршей власти милость, от общества любление.

Прочих оставляй он также в покое услаждаться притом и премудрым божеским строением вещей натуральных, для такой же пользы, какую он получает, и получить уповает»[9]. Не менее любопытен отказ Ломоносова от последовательного логического «уничтожения» критиков и «обнуления» их критики, чего, казалось бы, следовало ожидать от опытного и азартного полемиста. Убеждая критиков оставить в стороне науку, Ломоносов напрямую поощряет их углубиться в вероучение, поскольку, по его мысли, «священное писание и другие книги душеполезные» служат в итоге той же цели и одной общей пользе, что и наука, которая делает это по-своему: углубляется в «премудрое божеское строение вещей натуральных». «Инклюзивность» Ломоносова, умение не поддаться искушению ложных дилемм, его отказ мыслить в рамках простых двоичных противопоставлений (либо наука, либо священное писание) по-видимому, также являются традицией российской науки в целом или, по крайней мере, характерной чертой русской научной ментальности, которая многое восприняла от предыдущей, «донаучной» русской культуры. С точки зрения научного познания, читателя трудов Ломоносова не могут не поразить сила и масштаб его интеллектуальной интуиции. При взгляде из сегодняшнего дня, с позиций экспериментальной науки, его догадки о динамике литосферных плит Земли не могли и не должны были иметь место и сами по себе представляются проблемой. В научной традиции нового времени глобальная геология планеты не является областью догадок и интуиций: это область объективных инструментальных измерений, для её изучения нужны обширная сеть георадаров, сейсмодатчиков, лазерных дальномеров, парк спутников, глубоководных аппаратов, серверов для хранения и обработки данных и мн. др. Интеллектуальная интуиция Ломоносова (помимо архаичного стиля его языка) – возможно, одна из причин, по которым он порой «не считывается», «не узнаётся» в последующих поколениях учёных и студентов.

Для подобных прорывных, масштабных открытий в науке, как представляется очевидным для многих, необходимо (и достаточно) наличие такой же масштабной базы инструментов объективного контроля и эксперимента. (Что в свою очередь обозначает новую когнитивную проблему современной науки и образования: проблему интерпретации данных и фактической замены знания массивами данных.) Как бы то ни было, через два века после Ломоносова, та же интеллектуальная интуиция легла в основу первых работ Эйнштейна по специальной теории относительности – объективные экспериментальные подтверждения релятивистских эффектов эйнштейновского пространства-времени последовали годами позже, а в целом теория была «считана» и «узнана» (окончательно принята научным сообществом) лишь в 1950-х гг.[10] Интуиция Эйнштейна и «невычислимость» его идей позже подвигла многих учёных на отзывы и комментарии о «гениальной красоте и простоте» теории относительности. Ещё одна черта, характеризующая Ломоносова как учёного – сосредоточенность на прямом эмпирическом наблюдении и повышенное внимание к прямому эмпирическому наблюдению, проделанному другими (доступному через тексты и прямой контакт с «учёным цехом» соседних стран). Ломоносов «погружён» в пространство напрямую, его исследование – это прямой интеллектуальный контакт с природой и пространством, «инсайт», очищенный от попыток «вычислить» природу, описать её через длинные цепочки причинно-следственных связей и умозрительные теории. Это «полевой» учёный в прямом и переносном смысле: сословное происхождение Ломоносова (из крестьянской семьи) отмечалось неоднократно, равно как и практический ум и здравый смысл учёного. Сочетание прямого эмпирического наблюдения и интеллектуальной интуиции также, по-видимому, является традицией российской науки и культуры, в области метода познания. Любопытно, что сам Ломоносов из интеллектуального наследия Исаака Ньютона счёл нужным выделить именно его «быстрый разум». Современная наука трактует Ньютона примерно в том же ключе, выделяя ньютоновы законы классической механики и игнорируя его герметические занятия алхимией, поиски «витального духа» в основании живой природы и др.[11] Внимание к эмпирическому наблюдению не уникально для одного лишь Ломоносова или для наступившей после него новой эпохи российской науки.

Наблюдение инспирировало различные теории и имело важное значение в истории мировой науки в целом – хотя не всегда итоги наблюдения были однозначными или адекватными и не всегда мотивировали учёных и философов на прорывные догадки. Со времён античности вплоть до 18-го века эти наблюдения, прямые и заимствованные, могли в итоге приводить к добросовестным научным нелепостям и популярным эзотерическим химерам (единорог, песьеголовые люди, vital agent / дух-посредник, невесомые флюиды, трансмутация металлов, князь-вампир и мн. др.[12]) Один из кумиров Ломоносова, Исаак Ньютон, продолжая герметическую традицию европейского Возрождения, также принял участие в разработке теорий и практик, которые сейчас принято называть оккультными и мистическими и которые, по мысли Ньютона, открывали ему божественные законы мироздания. «Лишь недавно стало известно о причастности Ньютона к данному интеллектуальному движению, в первую очередь направленному на обновление европейской религии и культуры посредством смелого синтеза оккультной традиции с естественными науками. Правда, Ньютон не обнародовал результаты своих алхимических экспериментов, хотя и заявлял, что некоторые из них увенчались успехом. Его многочисленные рукописные сочинения по алхимии, до 1940 г. не привлекавшие внимания ученых, были, наконец, подробно проанализированы профессором Бетти Титер Доббс в работе «The Foundations of Newton Alchemy» (1975). Профессор Доббс пришла к выводу, что Ньютон занимался в своей лаборатории исследованиями, подобными тем, которые описаны в обширной алхимической литературе, однако «с небывалым дотоле размахом» . В алхимии Ньютон видел средство познания структуры микрокосма, которую он предполагал использовать в качестве модели для построения своей космологической системы. Открытие всемирного тяготения, силы, которая удерживает планеты на их орбитах, поставило перед Ньютоном новую задачу. Однако несмотря на множество экспериментов, проведенных Ньютоном с 1669 г. по 1696 г., ему так и не удалось дать научную интерпретацию силам, воздействующим на корпускулы.

Тем не менее, приступив в 1679-1680 гг., к изучению орбитальных движений, он опирался на «химическую» теорию притяжения. Как показали Макгваер и Реттанси, Ньютон был уверен, что в начале истории «Бог поверил немногим избранным тайны природы и религии. Это знание было утеряно, но затем вернулось, запечатленное в преданиях и мифах, только в зашифрованном виде, что делало его доступным лишь для посвященных. Однако в наше время его можно добыть посредством лабораторных экспериментов, даже еще более определенно сформулированным». Из этих соображений Ньютон изучал наиболее эзотерические из алхимических сочинений, надеясь проникнуть в глубочайшие тайны природы.

Характерно, что основоположник современной механики не отвергал «изначального тайного откровения», как не отрицал и возможности трансмутации. В своей «Оптике» (1704) Ньютон утверждает, что «обращение Тела в Свет и Света в Тело полностью соответствует Законам Природы, так как Природа словно вожделеет Трансмутации». По мнению Доббс, «мысль Ньютона была столь проникнута алхимией, что он навсегда остался ее приверженцем. Можно утверждать, что вся научная деятельность Ньютона после 1675 г. преследовала цель интегрировать алхимию в механическую философию».[13] Культурное и интеллектуальное влияние русской церкви (вместе с физической удалённостью и экономической независимостью от центров европейской культуры) стало причиной того, что российская наука миновала этап европейского возрожденческого герметизма, описанного выше на примере Ньютона.[14] Алхимия для русской церкви – колдовство и ересь (вероятно, даже в бо́льшей степени, чем для западных церквей), что, однако, не мешало Ломоносову затрагивать проблематику, обозначенную Ньютоном. При этом учёный – возможно, следуя влиянию церкви – открыто критикует «католицких философов», которые объявляют свои теории божественными законами. По сути, это ранняя научная критика европейского герметизма, который много позже был приравнен к оккультному мистицизму, чем он и был на самом деле (несмотря на все различия между «профанной» популярной алхимией и «подлинной» алхимией, доступной для «посвящённых»). Ломоносов не принимает его с этических позиций (объявление себя носителем божественных законов – суетливое тщеславие) и как сомнительный метод научного познания: в его представлении пересечение естественных наук бывает плодотворно, но это не касается таких разных областей мышления как физика и христианское вероучение.

«Нет сомнения, что науки наукам много весьма взаимно способствуют, как Физика Химии, Физике Математика, нравоучительная наука и история стихотворству; однако же не каждая каждой. Что помогут хорошие рифмы в доказательстве Пифагоровой теоремы? Или что пользует знание причины возвышения и падения Римской империи в изъяснении обращения крови в животном теле. Таким же образом уложение и кормчая книга ничево не служат учащемуся Астрономии; равно как одно другому не препятствует. Посмеяния достойны таковые люди, кои сего требуют, подобно как некоторые католицкие философы дерзают по Физике изъяснять непонятные чудеса божие, и самые страшные таинства христианские».[15] Как уже неоднократно отметили историки науки, мировоззрение Ломоносова, его научные и практические прикладные достижения, когнитивные навыки (любопытство в отношении природы, интуиция, взвешенный ум) во многом проистекают из геокультурного пространства, из местообитания – в итоге, из крестьянского происхождения, помноженного на «европейскую учёность».

Двумя веками позже такая же погружённость в геокультурное пространство и интуиция сыграли важную роль в появлении теории относительности. Популярный миф об Эйнштейне – клерке железнодорожного патентного бюро, который тяготился своей работой и был внезапно осенён гениальной идеей – не совсем верен. Эйнштейна мотивировали в том числе «обстоятельства места». Учёный работал в системе швейцарских железных дорог – это по необходимости означало интеллектуальную погружённость в проблемы пространства (расстояния) и времени (скорости и графики движения). «Обстоятельства места» не могли не обязывать к продумыванию этих сущностей, к «тренировке ума» на проблематике пространства-времени. Ломоносов – архангельский крестьянин ровно в той же степени, в какой Эйнштейн – швейцарский железнодорожный служащий. Ломоносов погружён в тайны земли, её глубин, в секреты её плодородия; Эйнштейн помещает свои мысленные эксперименты в движущийся поезд, в первых работах по специальной теории относительности.[16] Наконец, Ломоносова не устраивает способ элитарного бытования научного знания, когда оно, в русле европейской традиции платонизма, должно быть доступно лишь избранным: «царям-философам» («philosopher-kings»), пребывающим в мире абсолютных идей, управляющим земной толпой с высоты своего знания (в этике Платона демократия – наихудшее из общественных устройств). Эта позиция Ломоносова, вероятно, также вырастает из «обстоятельств места».

Учёному, по всей видимости, больше по душе применить к науке прямую «общинную» демократию, в которой позитивное знание должно быть доступно всем: «изыскания полезны человеческому обществу», «подают нам способы к умножению блага и сильные споможения государям к приращению благосостояния народов». Обратим внимание на мысль о равенстве государя и народа перед наукой – практически зеркальная противоположность элитистской иерархии Платона. Прямое эмпирическое наблюдение, интеллектуальная интуиция Ломоносова, вероятно, имеют отношение к его стилю жизни как учёного и к его стилю жизни в целом. Ломоносов обладал физическими, рабочими умениями и навыками в области своего интереса, владел «ремеслом» и практиковал то, о чём писал. Для него, рассуждая в терминах сегодняшнего дня, была решена современная познавательная (и социальная) проблема нарастающих дистанций и противоречий между тремя когнитивными областями: информацией (данными), знанием (интерпретацией данных) и прямым опытом. При этом объём знания и уровень «многозадачности» учёного, вероятно, превосходит соответствующие значения сегодняшнего дня, когда значительная часть знания, «переформатированного» в данные, делегируется хранилищам данных. Для описания способностей, которыми обладал Ломоносов и равнозначные ему фигуры, был предложен термин «энциклопедист», ставший общеупотребительным – что, однако, не объясняет само явление и оставляет за скобками прямой опыт и рабочие умения Ломоносова. В области «ремесла» работа Ломоносова «Первые основания металлургии, или рудных дел» стала ключевой для всей последующей российской (и мировой) металлургии и минералогии. Она является, помимо прочего, развёрнутой пошаговой инструкцией, методическим наставлением по прииску рудосодержащих слоёв, признакам месторождений, получению металлов из руд, инженерным решениям для шахт, отводу попутных газов и вентиляции.

Многое из перечисленного Ломоносов наблюдал и осваивал в традиционном горнозаводском центре Фрайберга (земля Саксония), однако постановка проблемы попутных газов («вольное движение воздуха, в рудниках примеченное») и её решение, по-видимому, является оригинальным. Описанная Ломоносовым динамика газов в рудниках – а также высокотемпературных печах – стала с тех пор и до сегодняшнего дня одной из центральных тем для металлургии: сталеплавильное производство может быть построено только на основе процессов, описанных Ломоносовым. В области интересов учёного к теме тепловой динамики газов в металлургии примыкают его опыты в рамках молекулярно-кинетической теории тепла. Ломоносов предложил её на фоне полемики с европейской наукой, которая настаивала на присутствии в физических телах невесомого флюида «теплорода» (Р. Бэкон, И. Кеплер, Р. Бойль). По прошествии времени тема «теплорода» была закрыта, общепринятым стало понимание кинетической природы тепла, вследствие чего стала возможной последующая разработка Дж. Максвеллом кинетической теории газов и второго начала термодинамики. Для нас наличие теории газов в списке интересов Ломоносова примечательно тем, что теория предложена в рамках прикладного исследования и полевых наблюдений.

«История с теплородом» также подчеркнула важность критического заимствования. Закрытие тупиковых путей европейской науки для Ломоносова не означало «полного разоблачения» европейской научной традиции в соответствующем направлении мысли. При всех спорах Ломоносов не «уничтожал» оппонентов логикой и доказательствами – подобно тому, как он напрямую поощрял своих религиозных критиков в России к чтению «душеполезных» книг, настаивая на мирном соседстве науки и вероучения. За три века до Ломоносова похожую «инклюзивность», а также обстоятельное прямое наблюдение находим в отчёте «Хождение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина, совершившего путешествие в Индию. Если для Ломоносова наблюдение и опыт был осознанным императивом (см. частое упоминание в его текстах «рачения», т. е. усердия, старания), то автор «Хождения» практикует их едва ли не бессознательно, как нечто само собой разумеющееся. Автор «Хождения» подробно – и, как мы сказали бы сейчас, «объективно» – излагает быт и обстоятельства жизни местных жителей, сторонясь оценочных суждений и выводов.

Хотя из текста следует, что он написан глубоко религиозным человеком, в нём мы не найдём развёрнутых инвектив в адрес язычников или теоретических рассуждений в обоснование их негодной сущности – что, в общем, являлось одним из сюжетов европейской литературы того времени. О том, что автор текста не знаком с европейской книжной традицией, также говорит практически полное отсутствие в тексте ссылок на мифы о далёких землях – при том, что Индия была самой сказочной страной европейской культуры (окраинный мир средневекового европейца, как правило, сказочно богат, а также населён сказочными существами: грифонами, василисками и др.). На месте «теории» у автора «Хождения» – серьёзное и основательное изложение фактов и реальных обстоятельств, выдающее непредвзятый интерес и любопытство. Если Ломоносов был «отправной точкой» научной традиции, которую автор пытается извлечь и описать в этой главе, то Менделеев стал её блестящим продолжением. Менделеев – учёный ломоносовского типа по всем перечисленным выше признакам: от «завороженности землёй», её материей, веществами и недрами до «демократической» не-элитистской этики в отношении результатов научных исследований. Историки науки исчерпывающе прокомментировали открытие Менделеевым периодического закона химических элементов: это один из фундаментальных законов природы. Из всего спектра значений закона отметим то, что он не только выявил закономерности химических (а затем и молекулярных) свойств известных элементов, но и предсказал открытие новых, а также описал их свойства. Периодический закон Менделеева по сути он равнозначен целой теории или научному направлению: он позволил сделать проверяемые предсказания на широком классе объектов. При этом периодический закон сродни математической формуле – умещается на одном листе бумаги в виде таблицы (ср. отзывы учёных о «красоте и гениальной простоте» теории относительности Эйнштейна). «Этот закон, над которым сам Менделеев работал почти сорок лет, находя все новые и новые подтверждения своему открытию, уточняя и углубляя его, еще при жизни его, а особенно на глазах нашего поколения, после его смерти, превратился в неугасимый маяк, освещавший и освещающий науке новые пути исканий.

В настоящее время Периодический закон химических элементов получил значение глубочайшего закона природы».[17] К знаковым трудам Менделеева в рамках исследуемой традиции следует отнести, помимо фундаментального и эталонного учебника «Основы химии», работу «О составе кремнезёмных соединений» (созданной в рамках более общего труда, «Удельные объёмы»). В рамках специальной прикладной темы, связанной с проблематикой стекольного производства, учёный выдвинул ключевое обобщение, мысль о веществах Земли: если живая материя планеты, её органика построена на углероде и углеродных соединениях, то вещества самой Земли, её минеральная природа основаны на силикатах – кремнии и кремниевых соединениях. Такой способ познания, теоретическое обобщение при исследовании прикладной темы, является чисто ломоносовским: догадки Ломоносова о тектонике литосферных плит стали возможными в рамках исследований о металлургии. О ломоносовском «стиле жизни», в котором теоретическое исследование связано с прямым опытом, «ремеслом», рабочими умениями, говорят множественные факты биографии Менделеева. Учёный работал на химическом заводе, где, кроме прочего сумел получить бездымный порох (в наши дни, собирательные название веществ, используемых в артиллерии, в твёрдотопливных ракетных двигателях); участвовал в организации ледокольной экспедиции в Северный Ледовитый океан (связано с исследованием физических свойств жидких сред); возглавил уральскую экспедицию, которую инициировал сам, для изучения металлургической, горнодобывающей и лесной промышленности Урала.

Основу научной этики Менделеева составляют, по его собственным словам, «служба по мере сил и возможности на пользу роста русской промышленности» и «высшая цель», которая «яснее всего выражается в выработке условий для размножения людского» (ср. службу к «приращению благосостояния народов» Ломоносова). Отношение Менделеева к геокультурному пространству, местообитанию зафиксировано в его посвящении матери, Марии Дмитриевне Менделеевой: «Вы научили любить природу с её правдою, науку с её истиной, родину со всеми её нераздельнейшими богатствами, дарами». В экономике, важными для роста и развития Менделеев считал общинную и артельную культуру. К исследуемой традиции, по всей видимости, примыкает также наследие В. В. Докучаева, современника Менделеева и основателя русской школы почвоведения и географии почв.

Работы Докучаева «Русский чернозём» и «К учению о зонах природы» следует, вероятно, к основным текстам этой традиции вместе с трудами Ломоносова и Менделеева (в том числе по формальным признакам: тему генезиса и географического бытования чернозёмов предвосхитил Ломоносов). Ученик Докучаев В. И. Вернадский причислял своего учителя к величайшим учёным 19-го века, в одном ряду с Ампером, Максвеллом, Фарадеем и Менделеевым. Работы самого Вернадского – «Геохимия», «Труды Радиевой экспедиции Академии наук», «Философские мысли натуралиста», «Пространство и время в неживой и живой природе» – также следует отнести к корпусу текстов исследуемой традиции. В этой же связи нельзя не упомянуть научную деятельность О. Ю. Шмидта, советского математика, географа и геофизика. Шмидт известен и популярен в первую очередь как исследователь Севера, но эта «полевая работа» была не единственной областью его интереса и, по-видимому, сочеталась с работой в области теории групп, алгебраических структур и топологических пространств (теорема Крулла – Шмидта). Продолжением традиции в наши дни стало возобновление деятельности Русского географического общества, а также появление в МГИМО, на образованном в 2011 г. факультете прикладной экономики и коммерции, программы «экология и природопользование», направленной на подготовку «экологов-международников» и «географов-международников».

[18] Подводя итог этой части работы, автор предлагает описать исследуемую традицию в виде таблицы. Значение и актуальность описанной выше традиции состоит в том, что она полностью и в наивысшей степени отвечает понятию «экономика знаний» и по сути является её идеальным образцом. Именно эта традиция, по прецеденту, лежала в основе научно-технических модернизаций, прошедших в разные эпохи в российской промышленности, от петровских реформ до индустриализации советского периода. В сравнительной исторической перспективе, модернизация, ускорение развития и увеличение эффективности российской промышленности на основе геонаучной традиции были беспрецедентными. Национальная экономика за десятилетия и годы проходила путь, который в других геокультурных регионах потребовал целых столетий эволюции, исторически колоссальных инвестиций и сопровождался массовыми, порой катастрофическими природохозяйственными и гуманитарными издержками: деградацией ландшафтов и естественных сред[19], физической деградацией и депопуляцией социумов целых регионов и континентов, колониальными войнами[20] и работорговлей. Российские модернизации, при всех многократно описанных и упоминаемых издержках, оставил народы российского и советского геокультурного пространства в их местообитаниях, со своими языками, этническими, религиозными, культурными идентичностями, национальными экономиками, а степень сохранности естественных сред России в разы превышает аналогичные показатели других пространств, включая те, которые принято называть мировым экономическим авангардом. В терминах «экономики знаний» российские геонауки в полной мере являются фактором производства, т. е. именно тем, что «экономика знаний» провозглашает своим приоритетом.

Между тем, текущие интерпретации «экономики знаний», за пределами России, в итоге выводят науку из производства, часто описывая её как некоторые направления IT-индустрии, как часть аспектов рынка финансовых деривативов («инновации» в области финансовых инструментов, наличие баз данных и оперативность соответствующих программных приложений для эффективной брокерской деятельности), как теоретическую, политическую и лоббистскую деятельность различных институтов, фондов и НКО, а также как отдельные направления маркетинга. Неоднократно поднимаемый вопрос о вынужденном и «догоняющем» характере российских модернизаций является вторичным, принадлежит к области последующих политических интерпретаций, составляет часть конкурентной борьбы экономических и геокультурных регионов планеты и не отменяет самого факта модернизаций. Утвердительный или отрицательный ответ на этот вопрос не влияет на сущностную эффективность национальных модернизаций, а этика и мотивация геонаучной традиции (благосостояние народов, общее благо) приводит к выводу о том, что модернизации были в большей степени продуктом внутреннего геокультурного развития. В целом, автор считает для себя спор об оригинальности (или, наоборот, вторичности) российской науки законченным, а дилемму «своё-чужое» в применении к ней ложной. Спор не имеет решения в рамках противопоставления («либо-либо») и в значительной мере представляет собой исполнительскую проблему кросс-культурной адаптации представителей разных геокультурных пространств.

В этой связи следует упомянуть, что навык такой адаптации и готовность к ней также является одной из линий русской культурной традиции; при всех и любых «занавесах» контакт сохранялся и продолжалось изучение науки, культуры и языков Запада носителями русской культуры. Последняя никогда не была абсолютно замкнутой и по умолчанию принимала (признавала, допускала) существование других культур. Автор предлагает утвердительно ответить на вопрос о том, имеется ли в российской науке плодотворная и позитивная традиция «почвенничества», в прямом и переносном смысле, и так же утвердительно – на вопрос о том, являются ли плодотворными заимствования из западных культур и западной науки. Более того, речь должна идти, по мнению автора, не о «сумме слагаемых» двух традиций, тем более не о противопоставлении (разрушительном контрасте), а о синергии, новом качестве, возникающем при контакте и частичном пересечении двух геокультурных пространств. Отметим здесь, что влияние русской культуры и науки на соседние пространства также имеет место, причём на такую глубину и в таких масштабах, о которых многие носители русской культуры часто не подозревают – в том числе потому, что это влияние порой предпочитают не упоминать. (Впрочем, имеется и ответное, довольно радикальное явление, в котором носители западной культуры открыто объявляют Россию источником спасения от всех бед, от культурных, интеллектуальных и экономических кризисов.

) По поводу заимствований в русскую культуру и науку иногда замечают, что по большей части заимствуются исполнительские, инструментальные концепции, которые являются следствием предыдущего развития, и при этом в значительной мере игнорируются подлежащие им культура и институты. Ответом на замечание, очевидно, должно стать то, что полное, абсолютное заимствование непродуктивно (утрачивается синергетический эффект) и, в итоге, деструктивно: если освоение абсолютно, «идёт до конца», оно должно полностью заместить, «обнулить» заимствующую культуру и науку. Системы взглядов или теории, в которых ровно такая отмена и должна произойти – в силу того, что русская культура и наука объявлены либо несуществующими, либо негодными и неправильными, – заслуживают отдельного анализа и не входят в задачи в этой работы. М. В. Ломоносов (1711-1765); с 1758 г. – руководитель Географического департамента и Исторического собрания петербургской Академии Наук и Художеств; одна из наиболее значительных работ: «О слоях земных»; ввёл в научный оборот термин «экономическая география». Д. И. Менделеев (1834-1907); первооткрыватель периодического закона химических элементов; в детстве значительное влияние на будущего учёного оказали члены семьи, увлекавшиеся сибирским краеведением и местной географией; родственник Менделеева по материнской линии совершил путешествие в составе экспедиции Джеймса Кука и возглавил научно-исследовательской экспедицию в Восточную Сибирь. А. А. Фридман (1888-1925); выпускник математического отделения физико-математического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета; исследовательская специальность: геофизическая, астрофизическая гидродинамика, аэронавигация; в 1914-1917 гг. – лётчик-испытатель, участвовал в боевых вылетах; Георгиевский кавалер. Спор с Эйнштейном по поводу эйнштейновой стационарной модели вселенной разрешился в пользу Фридмана, предложившего, в итоге, три варианта нестационарной модели. Н. И. Лобачевский (1792-1856); род. в семье служащего геодезического департамента; выпускник Казанской гимназии, Императорского Казанского университета; 1827-1846 гг. – ректор Казанского университета.

Г. Я. Перельман; род. 1966; выпускник математико-механического факультета Ленинградского государственного университета; Ленинский стипендиат. Цит. по кн.: Г. А. Хабургаев. Первые столетия славянской письменной культуры: Истоки древнерусской книжности. Москва, 1994. Основоположник российской школы почвоведения, географии почв – В. В. Докучаев (1846-1903); выпускник Смоленской духовной семинарии и естественного отделения физико-математического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета; значительное влияние на научную работу Докучаева оказал преподаватель и профессор университета Д. И. Менделеев. Цит. по кн.: М. Ломоносов. О слоях земных и другие работы по геологии. Под ред. проф.

Г. Г. Леммлейна. Москва, Госгеолтехиздат, 1949. Там же. Статья Эйнштейна, в которой он впервые описал то, что позднее стало известно как специальная теория относительности, была опубликована в 1905 г. Комментируя эйнштейновскую интуицию, в предисловии к одному из поздних сборников статей Эйнштейна математик и физик Стивен Хокинг замечает следующее: «Статья по форме напоминает скорее эссе, чем научную работу: в ней содержатся лишь теоретические рассуждения, нет ни примечаний, ни библиографических ссылок». См.: Альберт Эйнштейн. Работы по теории относительности; пер. с нем. и англ.

Санкт-Петербург, Амфора, ТИД Амфора, 2008. См. подробнее: С. Е. Жаринов. Влияние герметической традиции на научные взгляды И. Ньютона. «Знание. Понимание.

Умение», выпуск № 2 / 2009. На тему тупиков и химер европейской и мировой науки имеется довольно обширная литература. Авторы небезосновательно замечают, что не все эзотерические изыскания были абсолютно бесплодными и иногда косвенно выводили науку на позитивные доказанные решения. Герметическая традиция никогда окончательно не прерывалась: в 20-м и начале 21-го вв. проблематикой другой эзотерической сущности – «сосуда вечной жизни» (святого Грааля, чаши бессмертия и др.) – заняты околонаучные круги, популярные авторы и индустрия развлечений. К герметической традиции (сокровенное знание, доступное избранным) в области science fiction, научной фантастики, следует, по-видимому, отнести бестселлеры популярного автора Дэна Брауна. М. Элиаде.

История веры и религиозных идей: от Магомета до Реформации. Москва, Академический Проект, 2009. При этом некоторые концепции Платона, послужившие отправной точкой и мотивацией для многих деятелей Возрождения и повлиявшие на герметические течения, опосредованно и в изменённом виде вошли в вероучение русской церкви и далее в русскую религиозную культуру. М. Ломоносов. О слоях земных и другие работы по геологии.

Под ред. проф. Г. Г. Леммлейна. Москва, Госгеолтехиздат, 1949. А. Эйнштейн. К электродинамике движущихся тел. В кн.: А. Эйнштейн. Работы по теории относительности; пер. с нем. и англ. Санкт-Петербург, Амфора, ТИД Амфора, 2008.

Академик Н. Д. Зелинский в предисловии к кн.: О. Писаржевский. Менделеев. Москва, Молодая гвардия, 1949. http://www. mgimo. ru/study/faculty/fpek/ По всей видимости, деградация естественных сред не завершилась с окончанием индустриальной эпохи и наступлением «постиндустриального» периода – в начале 21-го в. для добычи углеводородов США приступили к «фракингу» (fracking): гидроразрыву подземных пластов. Через десять после нюрнбергского трибунала, в 1950-х гг., явление, граничащее с геноцидом, зафиксировано в Кении в ходе репрессий британской колониальной диктатуры против местных племён.

По самым осторожным оценкам, в репрессиях погибли не менее 100 тысяч человек.



Автор: admin 9-03-2016, 15:06 Комментарии: 0 Просмотров: 23

РЕКЛАМА

РЕКЛАМА

РЕКЛАМА

Цитата дня

Большинство людей начинают интересоваться акциями, когда все остальные интересуются. Время интересоваться — это когда никто другой не интересуется. Вы не можете купить что-либо популярное и выиграть от этого.

 
 
rss
Карта